Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

Мать похоронили рядом с отцом.

Из тех денег, что остались еще у меня, я отдал двадцать пять рублей молле Эхсану и попросил его позаботиться о надгробье.

Молла Эхсан сказал, что, по его мнению, хорошо бы высечь на могильном камне кроме имен матери и отца и какой-нибудь рисунок, например косы.

— Молла Эхсан, — сказал я, — как вы все знаете, мать моя была не из тех женщин, чья жизнь прошла в заботах о своей красоте. Всю свою жизнь мать работала не покладая рук и сама вырастила своих детей. Поэтому, если сумеешь, высеки на оборотной стороне камня две женские руки.

После погребения молла Эхсан повез меня к себе в дом. Жена моллы расстелила скатерть. Как в тумане я выпил два стакана чая с сушеными плодами шелковицы, но есть мне не хотелось.

С сухими покрасневшими глазами я лежал в нашем маленьком домике и смотрел в темноту, вспоминая шаг за шагом нашу жизнь в Вюгарлы без отца, возвращение его домой, наше бегство.

Жизнь в Вюгарлы теперь казалась мне такой безоблачной и счастливой… Я еще не решил, что мне делать, но было ясно, что отсюда я должен уйти.

Солнце возвестило, что настало утро. Только для матери уже больше никогда не взойдет солнце, больше она не будет жаловаться ни на жару, ни на холод.

Надо было начинать жить самостоятельно. Я пересчитал оставшиеся у меня деньги, их могло хватить дня на два, потом вынес из домика материнскую постель и разложил на земле, чтобы просохла под солнечными лучами.

За моей спиной послышались шаги. Обернувшись, я увидел моллу Эхсана. Он принес приготовленный его женой обед и, поставив у двери два небольших казанчика, заглянул в комнату.

— Тебе нельзя здесь оставаться, Будаг, — сказал он. — Ночи уже холодные, а в домике нет очага. Да и никто не знает, отчего умерла твоя мать. Благодарение аллаху, что ты до сих пор не заразился… — Он помолчал, а потом решительно сказал: — Вот у меня несколько долек чеснока. Многие говорят, что болезни не выносят запаха чеснока. — Он протянул мне эти дольки. — Держи их всегда при себе!

Я не шелохнулся. Он положил чеснок на крышку казана и сказал, уходя:

— Когда посуда освободится, принеси ее к нам домой.

Молла Эхсан знал, что в домике мне оставаться нельзя, знал, что мне не к кому пойти, но ему и в голову не пришло предложить мне пожить у него, а ведь он самый добрый и отзывчивый из всех вюгарлинцев, которые жили в Горадизе.

Смерть близкого человека меняет взгляд на многие вещи. И отношение к людям. Вот молла Эхсан. Мне бы быть ему благодарным за все, что он сделал для нас, а в душе моей поселилась обида… Или двоюродный брат матери… Когда-то в Вюгарлы они были частыми гостями в нашем доме. А когда вернулся отец — дневали и ночевали у нас. Но теперь я не знал, стоит ли с ними вообще говорить о моей дальнейшей жизни… Грош цена их советам!

А как часто я ссорился по пустякам с мамой, был недоволен ею, хотел от нее убежать…

После смерти отца я хотел увезти ее из этих мест в Вюгарлы, но теперь я знал, что не смогу уйти из Карабаха, не смогу покинуть могилы отца и матери. Кто будет за ними ухаживать? Кто будет заказывать молле чтение молитв над этими могилами?

Буду жив, дал я себе клятву, каждый год в октябре буду приезжать в Горадиз, чтобы полить могилу матери водой, которая умерла, так и не утолив жажду.

«Не ропщи, — сказал я сам себе, — тебе принесли еду! В следующий раз это будет не скоро!» Во мне вдруг разыгрался аппетит. Я открыл крышку казана — в нем оказался плов с курицей, во втором — суп. Поверх плова лежали вкусные лепешки. Я поел, а потом пошел к колодцу вымыть посуду. Проходя мимо водоема, который был недалеко от колодца, я увидел, что женщины моют паласы, расстелив их на траве. Я вспомнил, что мать, чтобы подработать, бралась за эту тяжелую работу — мыть паласы. Словно воочию я увидел, как она взваливала на спину этот груз, набухший от воды, и мне стало ее снова жаль, будто она жива.

Вымытую посуду я вернул молле Эхсану, поблагодарил за еду, медленно побрел к себе.

Солнце уже садилось. Прохладно. Над крышами домов стелется дым. Навстречу попался старик, который шел после ритуального омовения перед вечерней молитвой. Вдоль реки раскинулись фруктовые сады. «Странно, — подумал я, — почему это долину называют ореховой? Наверно, раньше здесь была ореховая роща».

Я ускорил шаг.

В воротах меня встретила вдова Ибрагима-киши, хозяйка домика, в котором мы жили. Она предупредила, что сегодня я еще могу здесь переночевать, а завтра сюда придут новые хозяева, она продала домик.

— Я бедная вдова, — добавила она, — и знаю, что заплатить за то время, что вы здесь жили, тебе нечем. Взамен платы я взяла ту постель, которую ты разложил проветрить и посушить на солнце. Тебе она все равно ни к чему. Прощай… и да поможет тебе аллах!

Наступила ночь, последняя ночь в жилище, которое видело смерть отца и матери. Вот он, двор Ибрагима-киши, который был так добр к нам! И его уже нет. Растащили, разорили его гнездо. Мир и покой, царившие здесь, уступили место брани и ненависти.

Еще я подумал о том, как много смертей за последнее время, свидетелем которых я был.

Думы не давали мне заснуть. Как жить дальше? А главное — где?

Рано утром я поднялся к кладбищу, чтобы в последний раз взглянуть на родные могилы. Погладил рукой папаху на могильном камне отца:

— Прощай, отец, прощай, мама! Пока жив — не забуду вас. Хоть буду далеко от ваших могил, но вы — в моем сердце. И думы о вас будут утешением мне. И в трудную минуту, и в дни радости я буду помнить о вас. Как я хочу быть достойным и тебя, отец, и тебя, мама! Благословите меня в мой дальний путь. Душа горит желанием возвести над вашими могилами мавзолей с куполом, но у меня нет такой возможности. Если бы я был здесь, то каждый день навещал ваши могилы, а сейчас не знаю, когда смогу прийти сюда. Я оставляю вас одних под этим небом. Никогда не забуду твою честность, отец! Никогда не забуду твои руки, мама!

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВТОРОЕ

РАФИ

Стояла осень 1919 года. Горадизский